— Как твое имя?
— Олег.
— А как нарекла тебя мать?
— Я не знал матери. Отец нарек Альгидрасом.
Я ощутила иррациональное волнение. Это был первый раз, когда Альгидрас произнес свое настоящее имя. Оно звучало не так, как его произносила я. Чуть мягче. А на звуке «ль» словно ручей перекатывался по камням.
— Красивое имя, — произнесла Милонега, вновь касаясь волос Альгидраса. — И мальчик ты красивый. Чужеземной красой. Садитесь за стол. Пироги стынут, — тяжело опершись на руку сына, она первой направилась к своему месту.
Альгидрас поколебался мгновение и все же протянул руку Добронеге, правую, забинтованную. Та осторожно приняла его руку и спросила негромко, указав глазами на повязку:
— Что там?
— Обжег. Несильно.
Я нервно усмехнулась, вызвав удивление Миролюба, который подошел ко мне, чтобы проводить за стол. Я поднялась со скамьи.
— У тебя рука холодная, — поделилась я наблюдением.
— Застыл, — улыбнулся Миролюб одним уголком губ, а потом вдруг наклонился ко мне и прошептал на ухо: — Согреешь?
Я шарахнулась в сторону, вызвав у него веселый смех. Он ведь пошутил? Однако уверенности не было, потому что утреннее напряжение уже исчезло с лица княжича, а в глазах поселились лукавые смешинки. Нашел место для заигрываний!
Милонега усадила Альгидраса между собой и матерью Радима. Я сидела по левую руку от Добронеги. Миролюб — по правую от матери. И я, признаться, была очень рада, что нас с ним рассадили так далеко. Его неожиданная игривость настораживала. А еще так я могла спокойно поглядывать в сторону Альгидраса, потому что сидела с самого края и не было ничего странного в том, чтобы поворачиваться в ту сторону и смотреть на всех собеседников разом. Поэтому я могла без помех наблюдать за тем, как нервно скользят его пальцы по вышитой скатерти, как он нерешительно то обхватывает кружку с медовым отваром, то убирает руку, так и не отпив. Наконец Милонега первой сделала глоток из своей кружки и покачала головой:
— Хороший отвар. В студеный день — первое дело.
Миролюб, уже вовсю жевавший пирог, обернулся к Альгидрасу, перехватил мой взгляд и подмигнул. Я выдавила из себя улыбку и тоже сделала глоток из кружки. Мне показалось, что напиток алкогольный, потому что по горлу и груди сразу растеклось тепло. Я поспешно схватила пирожок, вспомнив, что почти ничего не ела на завтрак. Алкоголь я переносила плохо, а лишних проблем не хотелось.
Милонега отщипнула кусок от лепешки и, задумчиво прожевав, обратилась к Добронеге:
— Правду говорят, что побратимство они с Радимом разорвали?
Добронега, так и не притронувшаяся к еде, тут же отодвинула кружку и кивнула.
— Плохо дело. Из-за чего, Альгидрас?
Я почувствовала что-то вроде детской обиды. Почему она не зовет его Олег? Почему запомнила его настоящее имя, не сбилась? Это — только мое.
Альгидрас никак не показал, что обращение его удивило. Он несколько секунд раздумывал над ответом, а потом, неловко спрятав перевязанную руку под стол, произнес:
— Воеводе от того побратимства добра не было. Я… другой. Люду это не любо.
— Ты еще и умный мальчик. И сильный, — заключила Милонега, а я с замиранием сердца увидела, как Добронега коснулась локтя Альгидраса и тот вздрогнул от неожиданности.
— Как ты Добруша нашел?
И Альгидрас начал рассказывать. Все, кроме Миролюба, повернулись к нему, княжич же вертел в руке кружку и слушал, нахмурившись. Я оперлась локтем о стол и подперла голову рукой, думая о том, что мне пора смириться с мыслью, что Альгидрасу нельзя верить. Я вспоминала момент, когда он, глядя мне в глаза, ответил, что понятия не имеет, чем меня поят, и отчетливо понимала, что сейчас он тоже врет. При этом делает это просто виртуозно. Если бы я не знала, как все было на самом деле, я бы не задумываясь поверила его рассказу о том, что он встретил в лесу заблудившегося ребенка и непременно отвел бы его домой сразу, но, во-первых, у мальчика был жар и тот не мог сказать кто он и откуда, а во-вторых, шел такой сильный дождь, что пришлось остаться в лесу, наспех соорудив шатер, потому что ручей разлился, а Альгидрас, не знавший этих мест, просто не смог бы перейти его в темноте с ребенком на руках. Потому-то утром, когда рассвело, он пошел искать брод, и решил отнести дитя на княжеский двор, рассудив, что тут точно помогут найти родителей мальчика. О том, что мать ребенка здесь, он понятия не имел.
Вот такая красивая и вполне героическая история. Во время своего рассказа Альгидрас смотрел на свою кружку, изредка переводя взгляд то на Милонегу, то на Добронегу. На меня и Миролюба он не смотрел, потому что главными зрителями этого спектакля были не мы. Женщины ему верили. И кто бы их за это осудил? Я же вновь почувствовала горечь от понимания того, что я совсем одна в этом мире и мне некому здесь верить. Альгидрас закончил свое повествование, а я вновь безумно захотела оказаться в Свири. Сейчас я как никогда тосковала по Радиму. Вот уж кто честен и прямодушен. Вот кто никогда не станет врать тебе в глаза, не считаясь ни с чем.
— А что делал ты ночью в лесу? — неожиданно спросила Милонега, и Миролюб покосился сначала на мать, а потом на Альгидраса.
— Я… встречался с братом за стенами города. А потом решил прогуляться по лесу. Мы с братом… поспорили.
— С братом? — Добронега в удивлении обернулась к Альгидрасу всем корпусом.
— Он… не по крови. Мы в монастыре учились. Мы… все там братья.
— Твой брат здесь? — продолжала допытываться Добронега, и в ее голосе слышалась радость.
Альгидрас некоторое время молчал, а потом произнес:
— Он уезжает вскоре.
К счастью, никто не стал развивать эту тему дальше, и трапеза продолжилась в ничего не значащих разговорах. Милонега выспросила у Миролюба о здоровье малыша. Оказалось, что он до сих пор не приходил в себя, но отчего-то княгиню это не озаботило. Добронега вызвалась посмотреть ребенка. С этим все согласились, однако то, какой взгляд Миролюб бросил на Альгидраса, заставило меня подумать, что он готов прибегнуть к альтернативной помощи в лице хванца.
Наконец Милонега решила, что мужчины достаточно обсохли для того, чтобы позволить им уйти. Добронега к тому времени уже отправилась навестить малыша, я тоже раздумывала над тем, под каким бы благовидным предлогом покинуть сие блистательное общество, потому что взгляды Миролюба раздражали так же сильно, как и нарочитое невнимание Альгидраса, когда Милонега неожиданно спросила:
— А ты знаешь песнь о старом корабле?
Альгидрас, как раз выбиравшийся из-за стола, запнулся о лавку и едва не пропахал носом пол, в последний момент умудрившись сохранить равновесие.
— Знаю, — во взгляде, обращенном на Милонегу была смесь удивления и настороженности.
— Спой мне ее.
